Чиби Шабранигдо
DRAIN AWAY
Я пишу это в подвале собственного дома. Затем я спрячу рукопись среди старых бумаг,
где, надеюсь, Нанасэ её не найдёт.
Как и тогда, я очень боюсь её. И очень люблю. Всегда любил.
Я пишу это потому, что боюсь оказаться в аду после смерти. Я японец, но я христианин.
Когда-то, очень давно, я работал полицейским в небольшом городке,
а скорее в большой деревне. Я был молод и любим милой девушкой.
Иногда она казалась нищей, по ошибке одетой в дорогие платье и туфли.
Но, назло всему, она была красива. Её глаза блестели, как две чёрные звезды.
Её кожа, похожая на атлАс на ощупь, была нежнее кожицы спелого персика.
От неё шёл тонкий аромат сливового вина, и вся она была совершенством.
Но мой скромный доход и должность полицейского не позволяли мне даже
в мечтах просить её руки. Этого не позволил бы вздорный и жестокий,
но богатый отец Нанасэ. Старик владел акциями двух американских компаний
и счётом в швейцарском банке, но предпочитал жить не в городе,
а в собственном доме, на полпути от деревни к берегу океана.
Он не бил свою дочь, но частенько поколачивал тростью родного брата.
Старик к шестидесяти годам не нажил ничего и жил в доме своего брата
на положении слуги. Но дядя Нанасэ был единственным, кому в собственном
доме она могла доверять.
Тем утром она постучалась в скромную дверь моего дома. Торопливо поцеловав меня,
она быстро прошептала: "Молись за меня. Он не знает. Ничего не знает.
Всё обойдётся. Судьба не позволит, чтобы случилось по-другому."
И она выбежала от меня. А ведь от её дома до городка было пятнадцать километров.
Я же только что вернулся с ночного дежурства, и потому пошёл спать.
Мне снился дом Нанасэ и её старый, седой отец во фраке и с сигарой.
Там был и дядя Нанасэ, почему-то с тележкой и лопатой, словно только что из сада.
Я же был женихом и стоял рядом с Нанасэ, а она просила у отца разрешения
выйти за меня замуж. Он грозил нам тростью, и от внезапного порыва ветра
я удивлённо повернулся к ней. Рядом со мной стояла Юки-онна, снежная богиня.
Грозная в своём божественном гневе, она наблюдала. Подумав, что вот-вот
она заморозит старого дурака за его непослушание, я проснулся. И всё понял!
В доме Нанасэ почти не было прислуги. Дворецким и садовником был её дядя,
готовила и убирала она сама. Лишь старая госпожа Н---да приходила к ним,
чтобы постирать и иногда убрать мусор.
Вскочив на велосипед, я поспешил к её дому. Она была там. От неё я узнал,
что брат хозяина дал ей выходной, чтобы она могла остаться с больной внучкой,
которую в этом году не миновала весенняя лихорадка.
Как долго ждали Нанасэ и её верный друг этого дня?
Даже не попрощавшись с госпожой Н---да, я поспешил к дому Нанасэ.
Я ехал так, будто за мной гналась смерть. Один раз я упал. В полной уверенности,
что повредил позвоночник, я попытался встать. Спина болела, но не более того.
Ещё пару раз я едва успел свернуть, чтобы не попасть в дренажную канаву,
где и закончилась бы моя жизнь. Всего полчаса заняла для меня неблизкая дорога
к дому Нанасэ.
Калитка была распахнута настежь. Меня встретила тишина. Я вошёл в дом.
Всего несколько пятен крови чернели на полу, но кофейный столик осколками
валялся в углу, рядом с тростью. На диване была вмятина - след падения
человеческого тела. Выбежав из дома, я продолжил свою адскую гонку.
Не буду томить душу, описывая её, да я и мало что помню, кроме того,
что смерть вновь была готова схватить меня. Уже за мостом, отделявшим
полуостров в форме луны в последней четверти от большого острова,
я увидел поля. Крестьяне работали здесь только осенью, а дальше была роща,
отмечающая конец владений отца Нанасэ. И вот на самой кромке между полем
и рощей (а на этой кромке никто никогда не работал) я увидел два человеческих силуэта.
И тележку.
Я подбежал к ним. Это были Нанасэ в грязном платье и её дядя. Он чертил на земле
какой-то контур. И да, в тележке лежал труп её отца. Одна из лежавших рядом лопат
была окровавлена. Свежие сосновые доски тележки жадно впитывали кровь,
как если бы они были живыми и хотели пить. Нанасэ перевела взгляд с тележки на меня.
- Помоги нам копать. Иначе будет долго, - попросила она. И мы начали копать.
Когда я стоял в яме по пояс, (а я всегда был высоким) мы прекратили копать.
Дядя Нанасэ сбросил труп и орудие убийства в яму с лёгкостью, с какой вы бросили
бы туда узел с бельём. Закапывать было гораздо проще. Главным было не смотреть вниз.
- Надо сжечь, - сказал дядя Нанасэ, когда всё кончилось. Я бросил лопату в тележку.
Нанасэ обняла меня, и пахло от неё теперь не сливами, а свежей землёй.
Её платье было сплошь в пятнах зелёного, бурого и серой дорожной пыли.
Но, что страшнее, сквозь платье она буквально обжигала холодом.
Я зарылся лицом в её волосы. Они были словно бы покрыты инеем.
Потом она ушла в рощу, где мы не могли её видеть. Она сменила платье на чистое,
а то, что до этого было на ней, бросила в тележку. Через несколько минут,
когда мы были уже в безопасном отдалении, брат отца Нанасэ поджёг её,
не забыв облить бензином. Никогда не забуду дъявольский запах, с которым горело
содержимое тележки. Сосна горела жарко.
Потом мы вернулись в особняк, и я помог им уничтожить оставшиеся улики.
Полгода все интересующиеся отцом Нанасэ, слышали, что он уехал в Америку,
потом она заявила о его пропаже. Естественно, его так и не нашли.
Была поздняя осень, когда она получила наследство, лишением которого
так часто грозил её отец. К зиме мы поженились.
Вернуться
