Варуев

ПОД ГНЁТОМ СОЛЯНЫХ ПЛАСТОВ.

Июля 28-го дня в Гробовичских соляных копях, что близ села Гробовичи великой страны Беларуси, подорвалась мульда погружения (1*).
О, скажу я вам, мульда погружения - из того, что встречается в соляных пластах, пожалуй самая поганая штука. Капризная.
Породы, сдавленные, будто от сатанинской силы удара, искорёженные, перемешанные - глина и соль, карналлит и известняк, и спрессованный газ. Миллионы лет сидит она, притаившись подобно скрытой пружине, и ждёт, ждёт, и иссякает её долготерпение. Ближе, всё ближе подходят работы. И вот бур начинает дурить, дёргаться, моментально стираются алмазные насадки - мульда вскрыта. Но пока вроде безопасна. И никому не дано знать, когда развернётся пружина. Тихий свист - и те, кому хочется жить, в темпе покидают забой. Потому как неизвестно - выстоит она неделю или две минуты?
Хлопок - и летят десятки кубометров соляной пыли, и щит вместе с ними, и кувыркаются бульдозеры - на сотни шагов. Бывает, что струя газа пробивает бетонный надшахтный колпак…
Одно хорошо - газ не горит. Так себе - воздух, азот, углекислый…
Наилучший способ - подорвать мульду динамитом, удалив людей и технику. В проклятое советское время так и делали. Но это - остановка производства. А может пронесёт. Может, она вообще не взорвётся. Авось. Стране нужна калийная соль - менять на зелёные бумажки, строить дворцы для хоккейных баталий. А ежель какой Васька-шахтёр и попадёт под газовый шлепок - так его проблемы. Слух тонкий надо иметь.

Объясните всё это Василию Андреевичу Ковалёву, бульдозеристу…
Расскажите, какая это такая экономическая необходимость, чтоб не увидеть ему больше солнца над головой.

Эта мульда была по всем признакам прочная (по крайней мере, так заявил штейгер (2*) Коробкевич, вилы ему в бок, старой перечнице). А всёж-таки лучше не трогать, обойти. Тем боле и штольня (3*) обходная обнаружилась, похоже царских ещё времён (ни в одной карте нет, да таких ходов мало ли всяких, документацию всю в Гражданскую растеряли), вход расчистить только надо. Крепь не нужна – силён соляной пласт, только наплывы да завалы разобрать. А кто расчищать – Ковалёв, конечно, этот везде проедет, если это вообще возможно. И поехал Вася. И расковырял.

Долго ли, коротко ли возился, всё глубже забираясь. И не слыхал ни свиста тихонького, ни «Вертайся, му&ила!!!» - а как услыхал, так уж поздно.
Чвякнула, застонала мульда. Штейгер с работягами дунул что есть мочи назад. Их счастье, есть такая штука, как боковой штрек, коридор то бишь. Туда и мызнули. Удар-то ходит обычно по прямой. Тут мульда и рванула.
Этих-то ничего, так, побило слегка да крошевом соляным забросало. А бульдозер скакнул вперёд. И рухнули старые своды метров эдак на сто…
Когда газ перестал свистеть, старый хрен выпростался из-под кучи соли, отхаркался и высунул голову из-за поворота. Центральная местами забита аж под потолок. Ничего, ползком можно лезть. Э, а Васька-то, Васька! Где старая штольня – весь вход обрушен. Эх, Вася, Вася…
Коробкевич снял каску, перекрестился по-католицки. Сплюнул и длинно витиевато выругался. План этот чёртов. Лукашенку бы сюда, клюшкой соль разгребать…

Василий пришёл в себя. Стоя на карачках, долго и мучительно отхаркивался и сморкался соляной пылью. Темно. Глаза вроде целы и даже не болят - значит, оборвало провода. Ощупался - кости все на месте. Ура, да я живой! Эй, Альбертыч, старая перечница! Петрович! Эй, Бородавка! Молчание. Нешто всех побило?
Это что? Гусеница бульдозера, стоящая торчмя в куче глыб. Так. Стена. И здесь стена. И здесь…
Затеплив зажигалку, Василий убедился - заперт он в клетушке метров эдак пять квадратных.
А ведь это твой гроб, Вася - шепнуло в голове. Замечательный гроб. Здесь ты даже протухнуть не сумеешь. Нет, нет, как же так, ведь откопают, не бросят. Надейся. Мурашки начали наигрывать Шопена, и костлявая рука водила смычком по хребту…
Сёмка теперь пропадёт. Ведь всё ж для него - недоедал, работал аки слон, семью не завёл - лишь бы ему уехать и учиться. А теперь - и ему в шахту.

Семья Ковалёвых в Гробовичах известная. И все шахтёры. Ещё с Тадеуша Ковальского, ссыльного пра-пра. Как попал он сюда в одна тысяча семьсот лохматом году, так и по сию пору копошатся в соляных пластах наследники. А что ещё в Гробовичах делать. Батя, Андрей Семёныч, был иного мнения. Поедешь, сынку, «у Мэньск», учиться, а там «у Маскву», в Университет. Министром ещё будешь. Семь лет, как батю прихлопнуло порвавшейся лебёдкой. Прощай, «Масква». Сёмочку кто ж кормить будет. Мамаша ихняя, та ещё шалава (соблазнился Андрейка по глупости зелёными очами да кудрями льняными; к слову сказать, сынок младший чисто в маму пошёл), бросила их, когда Сёмке два года было, сбёгла с чернявым торговцем. Не могу, то бишь, больше соль вашу нюхать.
Как батю прихлопнуло, Ваське уж было 18. От армии отвертелся - на кого брата восьмилетнего оставить, да всё туда же, в шахту. Благо водить умел - сел на бульдозер. Всё не отбойным молотком ворочать.
Ну, Сёмка, школу закончишь - в Москву поедешь, учиться. В текстильный. Модельный дом откроешь. Зайцев и Армани от зависти сдохнут. Учись только. Всё деньги копил. Не женился даже. Ну, на то ещё причина имелась…
Чуть-чуть бы ещё – года два, пусть школу кончит, да чтоб на образование московское хватило. Вкалывай, Вася…

А воздуху-то всё меньше. Портишь ты воздух, Василий, дыханием-то. Ничего, скоро перестанешь. Ну, не очень скоро. Покраснеешь, как от сливянки, побагровеешь. Потом посинеешь. Грудь будешь ногтями раздирать. Что, жить очень хочешь? Ничего. Придёт смерть, и ты её как сестру родную обнимешь - только выведи отсюда, хоть на тот свет, только забери…
А Сёмке - для прокорма живота - туда же, в шахту. И руки его, коим платья женские шить, тонкие руки, которые тебя так ласкали - оденут рукавицы и возьмут отбойный молоток…

Во тьме непонятно, сколько длится время. Часы миновали – или дни? Видимо, часы. Голода он пока не испытывал. Вот с воздухом – совсем дрянь.

Тишина. Кровь стучит в висках.
Жарко…
Сёмка, дурак! Слезь! Дышать же нечем. Думай, тяжёлый ведь. Нет, не слазит. Вот, уселся на брюхо, дурень, и слезать не хочет. Тонкие пальцы, лёгкие, как паучьи лапки, лезут под рубаху, расстёгивают пуговицы. Слезь, тяжело! Губы прижимаются к губам, и нет сил вдохнуть, и сладостен этот поцелуй – поцелуй смерти. Костлявые пальцы давят горло…
И не яма эта душная – небо над головой, и ручеёк журчит, и не Сёмка на грудь уселся, а девчонка курносенькая, рыженькая, конопатая. А под веснушками-то – кости…
- Уйди… ещё… чуть…
- Смотри! Позовёшь ведь, да не приду…
- Сгинь… Рано ещё…

Рубашка рвана на груди, и собственная рука вцепилась в горло. Сознание потихоньку возвращалось. Ничего, ещё не такое увидишь. Страшен бред, удушаемого посещающий… Воздуху бы… глоточек…

Столько раз они с братишкой ловили в речке окуней. Хорошие окуни, полосатые. А вот нет-нет да ёрш попадётся. Костлявая рыбёшка, дрянная – на берег его, кошкам на прожор. Бьётся ёрш, и рот разевает, глотает бесполезный воздух. А может, и кричит. Трудно сказать - не слышно.
А теперича ты, Василий, и сам в ерши попал.
Да помогите же хоть кто-нибудь…

Похоже, Василий снова начал бредить. Вот, посветлела дальняя стена, тускло, теперь ярче, ярче. И оплыла. Потекла соль, аки воск от пламени свечи, открывая широкий проход. Свет… И кто-то высокий, статный, с сиянием над головой…
- Ты звал? Я здесь - прозвучал в голове тихий печальный голос.

Видать, отбегался ты, Вася. Вон, за душой уже пришли.
Мамочки мои…
Потух свет.

Снова ощущения... Василий, открыв глаза, упёрся взглядом в железный потолок. Красноватый свет струился откуда-то, хотя видимых источников не наблюдалось. Да, на райские кущи чего-то не похоже. Повернув голову, он убедился, что лежит на странноватого вида койке, а из левой руки тянется к висящему на стене сосуду с жидкостью тоненькая трубочка. Эге, да это капельница! Значит, он в больнице. Откопали-таки!

"Нет, к сожалению не откопали" - прошелестело в голове.
- Кто здесь?
"Зови меня Жилец".
Или, может, это мозг так воспринял. Может, "житель", или "обитатель".

Дверь отъехала в сторону и на пороге объявился Жилец этот непонятный, собственной персоной. И ничуть он не высокий, среднего роста, худощавый такой блондинчик лет эдак тридцати. Халат на нём - не халат, чёрт его знает, серебристая такая штукуёвина. И нимб - не нимб, а осветительное устройство. Вот тебе и ангел…
Выключив "нимб", Жилец стащил его с головы, волосы рассыпались по плечам. Волосы-то, волосы, мать моя…
Сердце Василия ёкнуло и дало маленький перебой. "Точно, я жив" - мелькнула мысль…

"Не размышляй. Тебе вредно. Прими пока вот это" - маленькая капсула легла на язык, Василий машинально разжевал и, успев подумать "гадость какая", отрубился.

Спустя довольно-таки продолжительный период времени Василий вынырнул из забытья. "Ну и дурацкий сон, приснится же такое" – подумал он, открывая глаза, и осёкся. У изголовья в каком-то кресле сидел Жилец. Казалось, он дремал. Капельница исчезла, равно как и следы ушибов. Тело чувствовало себя превосходно. Но какого же чёрта здесь происходит? И где вообще это "здесь"? Приборы, приборы… секретная лаборатория? Да ещё телепатия эта идиотская, никогда в это фуфло не верил. Вот попал ты, Васька, в кролики… Дверь вроде открыта.
Василий тихонько соскользнул с койки и на цыпочках направился мимо спящего Жильца к двери.
"Никак проснулся?" – прозвучал безмолвный вопрос. Жилец вовсе не спал, и его пронзительно голубые, как весенний лёд, глаза уставились в упор. Рта он не раскрывал, однако Василий мог бы поклясться, что слышит тихий, мелодичный как журчание ручейка, и чуть-чуть иронический голос. Но слышит не ушами. "Ну и куда же ты направляешься?"
- Вон, - кривить душой он не стал.
"Попробуй. Если сможешь пропахать триста метров пласта, окажешься аккурат на поверхности. Точнее, с этого места – 328,4 метра".
- ???
"Вот именно. Я не торчал бы здесь, если б это было не так".
Бредятина. Ад и черти на сковородке. Василий судорожно щипал правую щёку. Боль дикая – но идиотский сон и не думал прерываться.
"Ты уже давно не спишь. Не повреждай зря кожные покровы" – хихикнул голос в голове.
- Так что ты за чёрт такой?
"Я не отношусь к стихийным духовным субстанциям вашей земли. Насколько могу знать, их вообще не существует. Это плод первобытных фантазий. В нашем фольклоре такие тоже встречались" – иронии в голосе, кажется, поприбавилось.
Не чёрт – это уже хорошо. А кто же тогда? Догадка лежала на поверхности.
- Ты ведь космач? Пришелец?
"Верно. Человек с планеты …(почва;, поверхность, на которой можно жить; родина)… звезды …(даритель жизни; источник света)…, что в двух ваших годах полёта световых лучей".
Чепуха. Проксима – в четырёх, и планет у ней не обнаружено. Василий время от времени почитывал "Ридерз Дайджест" – там как-то писали, что обнаружено по планете у трёх звёзд, которые хрен знает в какой дали, но у ближайших их нет.
"За то время, что я здесь сижу, звёзды могли значительно переместиться".
- И сколько же?
"Планета обернулась вокруг вашего солнца почти 42 миллиона раз".

Пол плавно ушёл из-под ног. Василий собрал остатки воли, чтобы не упасть… Такого просто не бывает. Но вот он, сидит себе напротив, небылица этакая…

"Кстати, как ты велишь себя именовать?"
- Я Василий Андреевич Ковалёв. Можно Василий. Или Вася.
Пришелец вслух (бессмысленные названия в мыслеобразы не переводятся, так видимо) пробормотал нечто вроде:
- Ваа-дзии-ри. Ваа-дзяа…
Голос, надо сказать, довольно приятный…
- Василий. Вася.
- Вазири. Вазяа.
- Хорошо, пусть так. А тебя-то самого как называть? Жилец – как-то не очень.
Полученный в ответ набор звуков (не лишённых, однако, некоей мелодичности) Василий не то что запомнить, а и повторить бы не решился. Нет, уж лучше "Жилец". В голове же обозначилось "Прекраснейший из сыновей пришёл, чтобы остаться навсегда". Да уж, ну и имечко. И ведь как точно… Пришёл – застрял. Имена у них однако – от скромности они там явно не умирают. Хотя… Людские ничуть не лучше. Василий вспомнил, что его собственное имя по-гречески и западнорусски значит буквально "Царственный сын мужчины из рода кузнецов". Вот так-то, хе-хе…

После некоторых вопросов по поводу работы Василия и о том, для чего нужна калийная соль, Жилец соблаговолил объясниться, как он сюда попал и умудрился прожить 42 (!) миллиона лет...

На самом деле всё оказалось не так уж страшно. Жилец вовсе не был бессмертным чудищем – он просто спал в анабиотическом гробу, пока год назад автоматике корабля не вздумалось его расконсервировать (похоже, реактор начал потихоньку садиться). Когда он взглянул на корабельные часы, его прошиб холодный пот (физиология близка человеческой, отметил про себя Василий). Локаторы указывали, что корабль находится под трёхсотметровыми напластованиями смеси кристаллических солей и глины. Но самым худшим было то, что остальные не дожили до освобождения…
Что разладилось в системах, он так и не понял. Фактом оставалось то, что он один оказался жизнеспособным. Остальные лежали нетленными в своих гробах, но вернуть их к жизни уже ничто не могло…
После глухого отчаяния вернулась жажда действия. Автоматику он наладил. Но взлёт с такой глубины оставит на поверхности воронку диаметром километров полтораста…
Обследуя окрестности корабля, он использовал сеточный модификатор - прибор, вызывающий текучесть кристаллических сеток. Известно, что многие кристаллы текут с течением времени, например соль (Василий сам видел оплывшие своды штолен пятисотлетней давности), но очень медленно. Волны ускоряли этот процесс в сотни раз. Бродя по коридорам, Жилец улавливал смутные обрывки мыслей и приглушённый шум примитивной техники. Несомненно, на планете поселилась разумная (хотя, кажется, не очень) цивилизация. Взлёт корабля грозил ей большими разрушениями – и Жилец остался. Да и куда лететь?
В глубине пластов он часто обнаруживал странные образования из сплющенных и перемешанных пород, сдавленных будто бы могучими ударами. Они были невелики, но содержали сжатые газы под очень высоким давлением (чёртовы мульды, подумал Василий). И картина произошедшей катастрофы начала складываться…
Они шли над мелким морем, которое мирно плескалось здесь 42 миллиона лет назад, направляясь к молодым, буйно растущим горам (?Карпаты? – больше, пожалуй, некуда). Встреча с метеоритом, преодолевшим толщу атмосферы – вероятность ноль целых, ноль ноль … - но кажется именно её они удостоились. Метеорит подорвался невысоко над ними – мелкие его обломки и вызвали к жизни те каверзные штучки, что зовутся мульдами. Удары обломков в слои соляного ила спрессовали его в маленькие воронки. Самая большая мульда оказалась аккурат под кораблём – с такой силой он вошёл в донные отложения. Как это всё было на самом деле, Жильцу неведомо – он в это время мирно спал, и сон его затянулся намного дольше, чем он рассчитывал. Скорее всего, удара не выдержала автоматика, и корабль на всём ходу впаялся в море. Судя по бардаку в рубке – штурманское кресло, вырванное с мясом из пола, валялось в одном углу, а штурманские кости – в другом, - удар был силён. Система жизнеобеспечения выдержала, реактор (почти что вечное маленькое солнышко, сжатое магнитными тисками) работал, и долгие годы трое – не мёртвых, не живых – спали. Четвёртый рассыпался прахом. Горы перестали расти. Море иссохло и стало холмистой равниной. А они всё спали…
Видимо, даже такому существованию положен предел – и жизнь, что едва теплилась, оставила двоих. Почему выжил именно он – он и сам не знал. Может, оказался более живучим. Как бы то ни было, но он здесь…

Нелегальная добыча полезных ископаемых – довольно серьёзное преступление. Однако дело того стоит. Отцу, в бытность его астрогеологом, посчастливилось найти точечное месторождение "элемента с числом протонов 55" (цезий – Василий помнил ещё кое-что из школьной химии), чрезвычайно ценимого на родине. Само собой, он скрыл находку – точечное оно точечное, конечно, но и внукам хватит. Благо под носом – в двух паршивых световых годах, на дикой планетёнке. Летали они с братом – один рулит, другой отсыпается в анабиознике. И много, надо сказать, налетали.
По смерти отца и дяди деньги ещё не скоро кончились. Но кончились-таки. На дело пошёл Жилец с сестрой – по возврате сдали разваливающийся папин катер в утиль, купили настоящий приличный корабль. На сколько-то ещё хватило. Во второй поход отправилась вся маленькая семья – он сам, сестра, муж сестры, да брат мужа сестры (ох, не хотел он его брать, да мальчишка напросился). Управляли посменно (кроме мелковозрастного мальца) – пока две недели один рулил, остальные отсыпались в анабиозниках. Причём в дни вахты Жильца мальчишка неизменно бодрствовал, хотя сестра несколько хмурилась – на её взгляд, это было рановато. На сей раз хватило на покупку линии для отделочных материалов. "Белый" бизнес – не столь прибыльная вещь, зато спокойная. По прошествии ряда лет (как понял Василий, живут они по земным меркам очень долго) чёрт их попутал покупать виллу в экваториальной области. Опять надо денег. Потерять четыре года для них – ерунда.
И вот итог – пробуждение в анабиознике.
Поначалу он ещё собирался взлететь, поднявшись на антигравитационной тяге. Только вот куда? Ищи-свищи теперь родину – звёзды разошлись, да ещё неизвестно, в каких направлениях. Да и существует ли ещё она – а если да, то кому нужен пришлец из давно умершего прошлого?
Скрежет примитивных механизмов, несложные мысли горняков ("… как бы подъехать к Казимере, да чтоб Любовь Васильевна не узнала…", - во, старый хрен Коробкевич, лысый бес ему в ребро, - подивился Василий) – день за днём слышал он всё это. А ведь воронка будет… И пожалел…
Лезть на поверхность тоже ни к чему. Запасов хватит ещё надолго. А встречаться с недоразвитыми чего-то не хочется.
Но уж если оставаться, то технику им – ни в коем случае! В мыслях чужих людей Жилец увидел отголоски не очень давней войны. На родине столь позорное явление было искоренено задолго до его рождения. А здесь это – не редкость. Да, противометеоритная пушка (провафлившая, к сожалению, тот самый метеорит) очень пригодится в ПВО. Да, сеточный модификатор заставит сталь растечься оконной замазкой – и без всякого, заметьте, нагрева. Да, ручным лазером гораздо легче резать живые тела, чем пилить камни…
И Жилец взялся за обустройство. Начал с уничтожения мульд – перестроил пласты сеточником, так, на всякий случай, чтобы самому не подорваться. Загубив все мульды вокруг корабля – одну, правда, проворонил, ну да она далеко была – довел твёрдость соляных прослоек до четырёхкратной выше нормы, огородив корабль чем-то вроде стены. Теперь, если горняки упрутся в эту стенку, решат, что напоролись на о-очень крупную мульду – и отвернут от греха подальше в сторону.

Латая коридор, где после взрыва необезвреженной мульды появилась трещина, Жилец уловил бессвязные призывы о помощи. Несчастный местный житель, замурованный без воздуха, горевал о ком-то, оставшемся наверху. И пожалел. Забыв о своём принципе – никаких контактов с местными – он поспешил на выручку…

"Вазири! Ты слушаешь невнимательно. Проголодался?"
- А можно ли мне есть вашу пищу?
"Я сделал анализы. Всё идентично – даже генотип 99,(9). Если это совпадение, то очень странное. А потом ты уже питался – из капельницы. Ничего ведь не случилось".
Нажравшись каких-то брикетов - довольно-таки приятных на вкус, и запив всё это дело жидкостью непонятного состава, Василий откинулся в кресле, потягиваясь от сытости. Задрёмывая, подумал "а как там Сёмка? Хоть бы заначку нашёл". И отрубился.

Взошедшая луна заглядывала сквозь дырявую штору. Ещё один день умер, погрузившись во тьму, равно скрывающую грядущее и ушедшее. Сёмка улыбался во сне, и лунный свет серебрил его умиротворённое юное лицо. Снился жаркий августовский день, пшеничное поле. Стрекотанье сверчков возносится к небу. Песнь жаворонка. Крепкие руки Василия…
Сёмка раскинулся среди примятых колосьев, желая, чтобы его взяли тут же без промедления. И вот уже его тонкие руки обнимают широкие плечи, стройные ноги сжимают спину брата, а нетерпеливое тело готово принять в себя могучий ствол – весь, весь без остатка…
Проснувшись в объятиях измятого одеяла, Сёмка не сразу вспомнил, что постель его холодна, а Вася лежит под землёй, раскатанный в лист папиросной бумаги. Полусонный, он ещё звал его, пока не понял – никого нет, и гулкий дом с трескучими половицами пуст, как высохший колодец. И если бы не смутное и совершенно нелогичное чувство, что Васька-обормот жив и обязательно вернётся, не отпускавшее его – разбил бы голову о стену.

Пробудившись ото сна, Василий обнаружил три обстоятельства. Первое – у него зверски затекла нога. Второе – во время сна его заботливо укрыли какой- то тряпкой вроде пледа. Третье – Жилец, развалившись на некоем подобии дивана, вдыхал синий дым из прибора, напоминающего курительную трубку. Глаза его были полузакрыты, лицо, окутанное синими клубами, выражало ленивое удовольствие.
- Это что такое есть?
"Лёгкий наркотик …синяя трава… Уносит тоску. Хоть и несколько вредит здоровью. И не думал, что она есть ещё, а вон глянь-ка – в жидком азоте сохранилась, как свеженькая".
Ёлки! Сколько времени он уже не курил? А табака здесь не найдёшь. Попробовать эту синюю дурь?
"Присоединяйся. Это не яд."
И долго, долго лежали они рядышком, передавая трубку друг другу, и вели безмолвную беседу. Синий дым, улетая в вентиляцию, уносил с собою тоску и печаль…
"Жилец, а у вас принято сокращать имена? А то я не могу выговорить"
"Да. В Семье меня звали так" – он пробормотал нечто вроде "Нииккии". В голове отобразилось "Прекраснейший".
"Никки – прекрасное имя. Можно, я буду звать тебя Никки?"
"Хорошо".

Беседа текла неторопливо. Стараясь поточнее представить образы, Василий поведал о жизни на поверхности, о тяжёлой работе, о том, как он любит братишку, и как тот сейчас горюет наверху. Про заначку ведь не знает, с хлеба на воду небось перебивается.
"Можно послать импульс. Думай о нём, проецируй через меня"

Дрожь… Холод… На миг мысли их слились в единый кулак, устремившийся через соляные пласты, вверх, вверх…

Сёмка выкапывал убогую картошку. Ничего, ещё надолго хватит, хоть и мелкая. Темнота в глазах… Голос, родной и знакомый голос: "Семка, я жив. Может, ещё вернусь. Достань две штуки баксов – седьмая доска от пола в задней стене сарая. Теперь это твои деньги".
Отпустило. Бред. Однако…
Вынув из-под седьмой доски пакет с баксами, он понял – не бред. И надежда, померкнувшая было, снова начала разгораться...

Завершив посылку, они долго приходили в себя – сил это отняло немало. Вскоре неспешная беседа возобновилась. Никки показывал очень яркие мыслеобразы…
Перед Василием развернулись картины родины Никки. Рвущиеся в небо города, освещённые красноватым солнцем. Заводы, заводы, десятки километров автоматических линий в приполярных областях. Космодромы. Дворцы экваториальной зоны, утопающие в зелени.
Нелегальная поставка редких элементов. Тюрем на родине нет – только штрафы, а за серьёзные преступления – вечная ссылка. По разовому гипертуннелю, на дикие планеты, отдалённые не менее 100 светолет. "За сто первый километр. То есть светогод" – подумал Василий. Без надежды на возвращение. Минимум вещей – и вперёд. Такая же участь могла ожидать и Семью, если бы они попались…
Почти полная схожесть двух человечеств наводила на мысль, что около миллиона лет назад (первые людские кости имеют именно такой возраст) родина ещё существовала. И была уже не менее, чем в 100 светогодах. Значит, искать бесполезно…
Неприятно, конечно, чувствовать себя потомком каких-то паршивых ссыльных. Что-то восстаёт внутри против такой мысли. "Человек – это звучит гордо!" А впрочем – посмотрите на некоторых людей вокруг…

Картины сменялись. Теперь Василий видел Семью. Пожилой человек с механической левой рукой – отец. Вот он в гробу, на погребальном костре, в ворохе синих цветов - цветов скорби. Женщина невообразимой красоты, загорелая – бронзовая статуя Афродиты, прыгает с трамплина в лазурную воду бассейна. Сестра Никки. Крепкий мужчина с волосами цвета крыла ворона, с решительным лицом – муж сестры – согнулся под тяжестью ноши. Довольный – не каждому даётся такая добыча – влачит на плечах животное, похожее на земного кабана, только с шипами на спине. Да, Семья на отдыхе. Смеющийся парнишка с зелёными глазами, волосы – ворох пшеничных колосьев, сидит на мостике, болтая ногами в воде. Рядом Никки, моложе, чем сейчас, тащит из воды упирающуюся сверкающую рыбу с золотыми чешуями. Удочка гнётся, и парнишка хватает худенькой рукой сачок, помогая выволакивать чудесную рыбу на берег…

Банка с желтоватым костяным прахом и прядкой чёрных волос (что удалось собрать в рубке). Два анабиозника пусты, два – закрыты. Строгая женщина под стеклянной крышкой. В другом – спящий юноша с волосами цвета пшеницы. И кажется - вот-вот он проснётся…

Они сидели на диване. Трубка давно догорела, и грёзы вместе с дымом улетели прочь, растворились в кондиционированном воздухе…
"Так одиноко, Вазири…"
И потянулся человек, обнял чужого и не выпускал, и долго глядел прямо в глаза, мокрые от слёз. Ощутил Никки, что исходит от человека жалость, сострадание… и симпатия. Губы их встретились…

Никки щёлкнул пальцами, и сенсорный выключатель приглушил яркий свет. Руки Василия скользнули под халат, распуская тесёмки, и взгляду его предстало удивительно совершенное тело пришельца...

Они ласкали друг друга долго. Никки в совершенстве владел своим телом – сначала он, оседлав Василия, загонял его чуть не до полусмерти. В очередной раз тот думал, что всё, хватит, больше он уже не поднимется -– и жаркая плоть снова охватывала его в яростном пожатии, и опять вздымался он, погружаясь в пучину наслаждения. Потом Никки долго любил его, и Василий лежал под ним, и сладостная мука продолжалась без конца – сил больше не было, и не хотелось, чтобы она кончалась…
Заснули они, когда над землёй занимался бледный рассвет…

Аки песок сквозь сито, текли дни, полные трудов. Соблазнил-таки Василий пришельца видениями прельстительными: синим небом, ярким солнышком, лесами дремучими да полями бескрайними, в коих скачут звери диковинные, слонами да жирафами прозываемые (любил Вася "Клуб путешественников" и "Диалоги о животных", вот в памяти и отложилось). Решили сообща на поверхность пробиваться. И то дело – не век же под землёй вековать? Да ещё и такой долгий век…
Но не сразу дошли они до такого решения…

Однажды утром, после весёлой ночи, Василий пожаловался на усталость. Верно – Никки и думать забыл, что земной человек слабее его, да и здоровье своё тяжким трудом подорвал. Надо меры принять. Ну, Василий согласился, разумеется.
Перво-наперво извлёк Никки из собственной крови "бактерию жизни", что каждому на родине от рождения даётся. Бактерия эта всяку постороннюю гадость уничтожает, кушает – и вирусы, и грибы, микробы, палочки, органику в общем. Проверял – нет, земную кровь не ест, за свою считает. Всё, Вася, с соплями на работу больше ходить не будешь.
От инъекции той Василий чуть не помер – много дряни видать было. Два дня лежал, щеками пылая, потом оклемался.
Второе дело – гипофиз, что за жизнестойкость отвечает, у большинства людей спит. Раз спит – растолкать надо. На родине-то установки есть, но и здесь, если покумекать… Настроил Никки корабельный "волновой взбодритель" (так Василий понял название сей штуки заковыристой, проводами увешанной) на максимальную мощность, подсчитал – пару недель стимуляции, и всё будет "тики-так" (Вася научил). Старение замедляется раз в десять, и заживать всё должно как на собаке, даже лучше. Трижды в день – волновая стимуляция, часок под колпаком посидеть…
Тело наливалось новой силой.

Днём – беседы, обмен картинками. Василий много ещё всякого узнал о родине Никки, ещё больше не понял, правда. Тому европейская природа не понравилась, зимой холодно, летом дождливо. А вот тропики в самый раз…
Ночью – сами понимаете что…

Процедуры закончились. Теперь впереди лет семьсот, а то и тыща. И силушка взыграла богатырская, и трещал ночами сверхпрочный космический диван…

Идея о выходе наверх становилась навязчивой. Уж очень хочется увидеть солнце…

Вопрос первый – на что жить? Технику Никки выдать отказался наотрез – по рассказам Василия, земляне народ вельми агрессивный, тут любая штучка может навредить. С этим Василий согласился. Негоже потенциальным оружием приторговывать. Долгонько б они думали, кабы не приметил Вася автоклав. Автоклав сей развивал давление чудовищное, до ста миллионов атмосфер – такое лишь во глубине земли бывает. А где давление, там и алмазы. Вот где угля взять? Наверху-то у него полный сарай. Ну, с этим придётся подождать.

Вопрос второй – где? Не в Беларуси, это точно. Ну, с деньгами дело пойдёт, паспорта купить – и весь мир открыт. Лучше всего в тропиках – и тепло, и не на виду, мало ли там иностранцев богатых шатается.

Которую неделю сеточник раздвигал пласты соли и окаменелой глины. Работали попеременно – один слои точит, другой следит, чтоб сзади проход не закрылся. На то второй сеточник есть.
Штольня шла в обход старых выработок – а то, не ровён час, напорешься на горняков, а в планы друзей подобная встреча отнюдь не входила…

Соль кончилась, пошла белая глина, серая земля. Верёвки перепутанные, что за чертовщина. Да ведь это – корни деревьев.
Слёзы потекли из глаз Василия…

Дождливой осенней ночью, когда ветер выл в трубе и дождь хлестал, как из ведра, Сёмка мирно спал, прижав к себе одеяло. Шорох… Кто здесь? Сёмка нащупал под подушкой нож для колки свиней – мало ли всякого ворья ходит. В сенях гулко брякнуло ведро, там заматюкались. На цыпочках подошёл он к двери, крепко нож сжимая, приоткрыл щёлку – в прихожей какой-то мужик стаскивал с ноги мокрый башмак, а рядом второй светил зажигалкой (электричества в Гробовичах опять не было). Во нахалы, пришли, как к себе домой. Ну я вас!
На резкий скрип двери незнакомцы обернулись. Потемнело в глазах. Да что же это… Васька!
Кинулся он вперёд, и схватил брата, живой он, не призрак, живой, и стояли они, обнявшись, долго, долго…
Потом начались объяснения…
Сёмка – парень смышлёный, положение усёк сразу. И, разумеется, согласился.

Упакованные в драные плащи, отправились все трое назад, к оврагу, где дыра была. Василий два мешка угля из сарая прихватил. Никки тащил пузатую бутыль со сливянкой, Сёмка (руки в карманах) нёс за пазухой остатки денег…
Дыру предусмотрительно за собой заделали.

В корабле, отмывшись от дорожной грязи и отогревшись, сидели все трое за столом, сливянку попивая, да беседы ведя приятственные. Сёмка уже подмигивал красавцу инопланетному (вот уж он вознаградит себя за воздержание вынужденное!). Поймав мысли братишки (а гипофиз расторможенный и его наградил чудным даром – телепатией), Василий думал "Вот ведь весь – в мамашу". А впрочем, почему бы и нет? Диван широкий…

Четыре руки скользили по юному телу, то гладя легонько, то пожимая, и Сёмка постанывал и извивался под ними, забыв про всё на свете, губы собственные в исступлении кусая. Да, здесь, ещё, ещё… Губы Никки поймали его, и не выпускали, и забился мальчишка, щедро окропляя их любовной влагой… А руки продолжали свой неспешный поход, и тело вздрагивало в ответ. Хватит, хватит мучить, ну давайте же! Давайте! Руки отпустили, и Сёмка резво забросил ножки вверх…

Теперь он спал, заботливо укрытый одеялом, обессиленный, но довольный. Совершив положенное дважды (с каждого!) Василий и Никки отпустили утомлённого мальчишку и занялись друг другом…

На следующий день начались приготовления. Под руководством Никки Василий запустил автоклав. Довольно долго-таки, и алмазы выходят не шибко большие, мелкие можно сказать, зато два мешка будет. Оставив его перерабатывать уголь, Никки занялся оздоровлением Сёмки по отработанной уже методике.

Ночами они возились втроём, ласкали друг друга, потом Василий и Никки ублажали Сёмку по очереди, либо клали его в серединку (тот показушно протестовал, ну, лентяй он был, и всё). Днём – опять работы. И через три недели всё было готово.

Перед уходом Никки оставил их ненадолго и уединился в отсеке, где анабиозники стояли. Долго, однако, его не было. Но никто не торопил. Наконец вышел, и глаза его были сухими.
Люк заварен, стена восстановлена. Три фигуры, пыхтя, ползли по штольне, заплавляя проход за собой…

Деньги решают все вопросы. Или – почти все.
Сёмке прибавили три года.
Василий стал Смитом (4*).
Никки Альен (5*) напрягал свою телепатию, и английский они выучили за две недели, пока готовились липовые ксивы.

Белый теплоход разрезал грудью волны. Три молодых богатых англичанина (соучредители "Smith, Smith & Alien, LTD") стояли на палубе, обнявшись, и смотрели вперёд, туда, где занимался бледный рассвет. Страдающая бессонницей бабушка-японка, выглянув на палубу, увидела такую умильную картину, и долго стояла, смахивая платочком набежавшую слезу. Потом отправилась к себе в каюту – дочитывать очередной, двадцать восьмой том "Kizuna"…

Впереди, в розовых лучах рассвета, из моря поднимался остров Таити.


Примечания:
(1*) мульда погружения – участок аномального повышения плотности пород в соляных пластах. Содержит газы под высоким давлением (преимущественно азот и углекислый газ). Происхождение мульд до настоящего времени не изучено. Наиболее вероятной представляется "метеоритная" гипотеза.
(2*) штейгер – должность чуть выше рабочего в горнорудной промышленности.
(3*) штольня – галерея либо широкий коридор.
(4*) smith – кузнец (англ.)
(5*) alien – чужой (англ.)


Вернуться

Hosted by uCoz