Варуев (под редакцией Супермыша)
ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ УПЫРЬ
Поезд шёл на восток. Поля, леса, ёлки большие, ёлки меньшие. Великая страна, но бестолковая. Россия...
Сколько он здесь не был? И что он забыл здесь - только рухнул занавес, и вот он уже едет, едет, сам не знает зачем...
Начинался рассвет. Мистер Дэниел Кроу задёрнул шторку поплотнее и развернул позавчерашние "Известия".
Сибирский экспресс летел навстречу солнцу...
В славном городе Барнауле европейский бизнесмен потерялся. А кому бы его искать? КГБ больше нет, милиции по барабану. Так и канул он...
Насвистывая бодрую песенку (слова которой на всём белом свете, пожалуй, помнил он один), топал мистер Кроу по пыльной дороге, приветствуя закат.
Тайга... Как много изменилось за две недели... Слез европейский лоск, выступили скулы, и глаза как будто стали уже. Теперь никто его не отличит от простого туриста-барнаульца. Сколь сладостен запах ночной тайги и манящи шорохи её... Зайца догнать он ещё вполне способен... Сладка заячья кровь.
Днём мистер Кроу отсыпался в палатке. Не сказать, чтобы ему был особо вреден дневной свет - просто неприятен...
Золотые алтайские горы. Вот и речка, бежит вниз с ледника, подпрыгивает и вертится на камнях. Селения давно уже нет, и местность на многие вёрсты пуста. А вон камень - с него юный Бурибай удил форель, в тот самый вечер, когда настиг его старый Дада-обыр...
Бурибай был младшим сыном вождя рода Козгэн (воронов) великого племени хунну. Сорванец, каких мало. Всего тринадцать раз видел он, как сходит снег, а пора уже скоро посвящать в охотники. Со ста шагов - из лука белке в глаз. Зайца играючись догоняет. Кидать аркан - так старших всех за пояс заткнул, вот только отца своего, Охой-мэргэна, переплюнуть не может. И храбрый ведь был, зараза. Всегда на рожон лез.
Той весной творились странные и страшные дела. Овцы по ночам стали из загонов пропадать. И не волки ведь - те так не поступают. Находили овец в лесу, сухих как пустые бурдюки - ни капли крови. И ранки на шее... Что за напасть...
Как выгнали овец на новую траву, так свистопляска и началась...
Овечий пастух, старый Аю (и вот ведь в точности медведь, косолапый, косматый, под стать имени - только трус изрядный) как-то, замечтавшись - не иначе как на свирельке дудел, старый лентяй - заторчал в поле до заката. И видит - вышел из лесу какой-то, не молодой, не старый, да седой как лунь, не наш. Цап овцу, сунул под мышку, да и пошёл. Аю ему грозить, а тот повернулся, да глазищами зыркнул - тут старик и языка лишился. К утру только его шаман разговорил, отпоив настойкою мухоморовой...
Мало кто сразу поверил старому дураку, но слухи пошли. Типа поселился в лесу бес, Дада-обыр (отец-кровопийца), далеко, ребята, не заходите. Мало ли что...
Так всё шло своим чередом, только к вечеру все - в селение, да ворота на запор.
Один Бурибай, дурья башка, ночью рыбачит. На закате, видите ли, клюёт лучше. Вот съест тя Дада-обыр, что будешь делать? Да вашего кровопийцу на аркане приволоку... Ну, твоя воля, сынок...
Весна разгоралась, и дикие яблоньки нацепили розовые сарафаны. И терновник в цвету, и груши - запах такой, аж дух захватывает. Девки раскраснелись от солнца, песни поют, венки вяжут, Бурибай идёт - подмигивают. Да тьфу на вас!
Не весел чего-то Бурибай. И девки-вертихвостки не радуют.
С укреплением тепла ожил и Дада-обыр, хоть он и ночное создание. Пойдут девки за щавелем али черемшой (гадость вонючая эта черемша, и как люди едят) - смотрит из чащобы, да ухмыляется. Да вот на свет никак не выйти...
Когда стояла полная луна, мальчишка, набив битком мешок рыбы, выкупался в ледяной воде, пробежался да устроился на камне отдохнуть. Тут его Дада и приметил...
"А пожалуй юноша сей боле других достоин дара бессмертия" - так ли он раздумал, али иначе - сие нам неведомо.
Глянь-ка, что это там? В лунном свете ступает юноша красы неописуемой, и не идёт будто - плывёт, трава не шелохнётся под ногами. Волосы так и серебрятся, худой да стройный, кожа - молока белее, ажно светится...
Охти мне! Дада-обыр... Где аркан-то?!
- Не бойся... Дада сбросил накидку.
Бурибай шагнул вперёд, потом ещё. И утоп в зелёных тигриных глазах.
Столь жарких губ ни у одной девицы нет... Выше... ухо.. ниже... в шею...
Когда зубы мягко вошли в кожу, Бурибай понял - теперь он его. Навсегда...
Дни они проводили в норе под корнями старого дуба - проще говоря, дрыхли. В дневном свете Дада выглядел совсем уж стариком, правда довольно подтянутым. Звали его, кстати, вовсе не Дада-обыр - а как на самом деле, он и сам не знал. А может, забыл. И кто он такой, тоже не знал. Просто один из духов леса. Помнил он, правда смутно, что было время - ещё до людей - когда таких было много. Большинство уже развеялось от дряхлости, а он, по горам скитаясь, последние мозги потерял. Не любил он людей. Служат людям серебро, осина и огонь - три самые опасные вещи на свете. Огонь разрушает. Серебро и осина выпивают жизнь.
Так и сидел он в горах, питаясь ёжиками да ужиками. Иногда спускался в предгорные леса - зайца словить, косулю, а то и оленя. Горячая кровь нужна для существования. Правда, не питаться он мог месяцами.
И всё больше становилось людей, и полезли они с равнин в предгорья. Строиться, лес валить, зверей бить, золото мыть. Задрав однажды заплутавшую овцу (сладка овца, людьми взращённая), Дада-обыр решил - а чего собственно их бояться? Возле них завсегда еда есть. Да и сами увидят его - небось испугаются.
С тех самых пор отирался Дада возле селений. Ущерба большого старался не причинять, там овцу подъест, здесь собаку, да и дальше. Нигде особо не задерживался.
Леса возле деревни рода Воронов ему особо понравились. Живности полно, опять же бараньи стада под боком. Там и решил остановиться...
На закате Дада преображался. Миг - и нет боле морщин, и волосы уже не седые - серебристые, тело стройнеет, наливаясь силой. Пора на охоту!
И бежали они, вдыхая полной грудью пьянящий воздух ночного леса. Беги, заяц, беги... когти хватают трепещущее тело, стихает последний вопль, и на губах - жаркий вкус крови... Могучий марал раздвигает ветви рогами, трещит под копытами валежник - никого ты не боишься, только нас. Беги, беги... хе-хе... И пригнуты к земле смертоносные рога, прокушена гордая шея, и бежит, струится горячая кровь...
Насытившись, они купались в водах лесного озерка, а потом любили друг друга, долго, долго, пока над землёй не показывался краешек горячего солнца...
Когда ветер начал кружить пожелтевшие листья, они перестали прятаться днём. В пасмурную погоду, когда солнце надёжно укрыто за пеленою туч, незачем валяться в яме под корнями дуба. Кругом так много интересного...
Охой-мэргэн обходил борти. Осень - время сбора, когда соты наполняются тягучим сладостным мёдом. Любил мёд Охой-мэргэн. Два горшка уже собрал, пошёл на третью борть...
Медведь! Как есть, медведь! Шурует в дупле, как у себя дома. А вот на тебе! Мой мёд.
И пошёл мэргэн на медведя, и уложил в честном бою, только рогатину, железом окованную, сломал. Обтёрся, перевязал чуток подратое плечо. Передохнуть бы надо. И задремал, спиною к сосне привалившись...
Кровью пахнет... Медвежьей... Много, много её пролилось на траву. Зря. И пошёл вперёд Дада.
Охотник дрыхнет, притомился. Не помешает. И приник он к развороченному боку медведя...
Охой-мэргэн открыл глаза. Что там чмокает - старик седой к медведю присосался. Да никак Дада-обыр. И рогатины нет. Вот, посох разве... И ударил в спину.
Мэргэн и сам забыл, что посох-то - осиновый. А то не сносить бы ему головы.
Когда Бурибай подоспел, Дада-обыр уже истаял. Налетел порыв ветра и развеял горсточку серой пыли...
Не помня себя, бросился он, и ударил, и вцепился в горло. И полилась кровь, сладкая человеческая кровь...
Улетела прочь душа Охой-мэргэна, и отправилась, жалуясь и ругаясь, в Нижний Мир, под корни Чешуйчатого Древа... Чтобы никогда не возвратиться.
Когда ярость отпустила Бурибая, отец лежал холодный. Не живой, но отныне и не мёртвый. И понял он, ч_т_о сотворил.
ОН ИСПИЛ ЖИЗНЬ РОДНОГО ОТЦА.
И бежал прочь, за голову схватясь.
Через полгода, когда солнечный свет снова стал переносим (как он впоследствии выяснил, света не выносят только пьющие кровь живых людей), Бурибай покинул пещеры и отправился на равнину. Тоскливо одному, а среди того сброда, что называются равнинными хунну, легко затеряться. На ярмарке и дошёл до него слух о жуткой истории, что случилась в деревне Козгэн. Где-то пропадавший неделю вождь, объявившись как-то ночью, бледный и страшный, загрыз уйму народу. Больного удалось порешить дрыном от забора (видимо, осиновым), да вот только загрызенные покойники следующей ночью вылезли из могилок, да и пошли кусать всех подряд. Народ разбежался кто куда. Шаман, старый Елан-кам, не растерялся, да перестрелял всех покойников серебряными гадательными стрелами, благо у него их воз. Приговор ярмарки был единодушен: "БРЕХНЯ!"
Он один понимал, что это далеко не брехня. И ещё понял - нельзя давать бессмертие злому человеку.
В ту весну доблестный Шэлгэ-хан, предводитель рода Мадьжяр, скликал всех в великий поход. И множество народу собралось под его знамя из конских хвостов. Отправился и Бурибай.
Как потом оказалось, поход затянулся на жизни трёх поколений. Подбирая по дороге всяческий степной сброд, лавина катилась на запад...
На берегу великой реки, что несла свои воды в синее море (столь прекрасна она была, что для неё так и не придумали имя - осталась она просто "река", Итэль), хунну остановились надолго. И если бы не молодой Итэль-хан, средний сын Урак-хана, геройски павшего в битве с водяным (на деле старик просто потоп вместе с лодкой, ловя воблу в пьяном виде), то они так бы здесь и остались.
Многие остались: племена Българ, Башкорт, Хязяр и Бэжэнэк. Но ещё больше пошло вперёд, на закат. Вёл их Итэль-хан.
И загремело над Европой грозное имя - Аттила...
Незаменим обыр в ночной разведке. Скользит, как тень, только вроде ушёл - глянь, уже "языка" тащит. Опять же устрашение противника. Аттила это оценил...
Бурибай крался тихо - ни одна травинка не шелохнётся. И вот уже на другой стороне. Посворачивает караульным шеи - кровь живых он больше не решался пить. Мёртвая кровь, конечно, эрзац (как говорят готы, чьё число благодаря его стараниям заметно поуменьшилось), да ничего. Поужинает, потом хвать кого-нибудь и назад.
Пронёсся слух, что Аттиле прислуживает ночной кровопийца...
И бежали аварцы, и готы полегли под копыта хуннских коней. Гордые римляне дрожали, заслышав само имя Аттилы...
До Рима он так и не дошёл. Официальная версия гласит, что был он зарезан засланной девицей. Бурибай же знал, что стареющий Итэль-хан перестарался в постели с новой женой. Да и помер.
Войско неудержимо расползалось...
Остатки бэжэнэков ушли на Эвксинский Понт. Валахи-славяне забрались в Дакию, под защиту Рима. Мадьжяры обосновались в отбитой у римлян Паннонии.
Прекрасны горы Паннонии... Могучи её леса. Тисс - дерево скорби, буки, дубы. Ели, задевающие вершинами облака... Зверья вдоволь опять-таки.
И опять пришло время ему уйти от людей. Мадьжярский каган возжелал стать королём. Явились чёрные попы и крестили народ в студёных водах Дуная. Высоко вознеслись на церквях золотые кресты - древние знаки солнца и радости. Радости, да вот только не для него...
Хорошо в карпатских лесах, от людей подальше. Хорошо и в Шварцвальде, и в пущах Белой Руси, и в литовских болотах... Зверьё, чистый воздух, золотишко опять-таки намывал в горах - так, на всякий случай. Беда только - лесов всё меньше.
Когда приходилось идти через населённые места, прикидывался он то нищим, то знахарем, принимая облик человека, только что перешагнувшего за середину жизни - это для солидности.
Время шло потихоньку своим чередом. Развеялась тёмная ночь над Европой... Молитвы нынче не в моде. Все заботятся о здоровье. Доктора в большой почёт попали. И заделался упырь (так его обозвали в Белой Руси) бродячим лекарем, и ходил из страны в страну, меняя лица, имена и паспорта...
Даниилус Корвинус, высокоучёный доктор медицины (с дипломом Тюбингенского университета, купленным за полпуда золота (ректору) и два воза пражских колбас (Учёному Совету)), занимался по большей части хирургией, благо строение человека изучил преизрядно. Поработал и лейб-медиком Его Светлости герцога Альберта Крайнц-Доннер-Веттер-Нохайнмаль-Альтштадтского, а также Его Превосходительства курфюрста Рудольфа Шнекен-Дрейцаль-Закхаймского, а тако же и многих других венценосных особ особо мелкого разряда...
Поднялись в воздух воздушные шары, потом и самолёты...
Полковой хирург Даниэль Корбю отравился (несмертельно) немецкими газами на полях Бельгии.
Доктор Рабэ, из медслужбы Вермахта, схлопотал русский осколок под Орлом.
Начальник подстанции скорой помощи Дэниел Кроу оставил дела и занялся торговлей антиквариатом...
Заухал филин. Мистер Кроу выплюнул вонючую цигарку, вынул из кармана свирель и заиграл...
И опять быстроногие зайцы, и маралы, и свирепый кабан, и медведь. Хватит пить просроченную кровь со станций переливания и покупать разжиревших от гормонов свиней. Только живая, горячая кровь...
Отдых постепенно делал своё дело. Исчез человек, перешедший экватор жизни. Из озёрной воды глядел на него в лунном свете юноша лет двадцати, с серебристыми волосами до лопаток. О, если бы хоть прикоснуться - но тронешь рукой, и побегут круги по воде...
Мистер Кроу был, пожалуй, последним. В мире, разучившемся верить в необычное, таким больше не было места. Нежить переселилась на телеэкраны и возвращаться почему-то не собиралась. Но здешний мир жил по законам, установленным тысячелетия назад, и здесь он был дома.
Погоня. Жаркий вкус крови. Лесной воздух. И лунный свет...
Сколько он провёл здесь? Холод сменялся теплом, тепло - холодом, а людское время он не считал. Лет десять-то уж точно...
Тоскливо всё же одному. Домового Кузьмича бы сюда - хлебнуть самогончику. Скончался Кузьмич в 1908 от цирроза. Или побеседовать за чаем с Чикусой-нэкодзё (*1) - та ещё бабка, стара как мир, а потаскуха была... Её он встретил в Нагасаки в 1542, работая судовым врачом на "Ля Синко Льягас", португальской торговой лоханке. Чикуса трудилась майко в самом дешёвом бардаке для матросов-гайдзинов - а ведь помнила времена, когда ямато спустились с Алтайских гор и пошли на восток, железом и кровью покорять благословенные острова, где солнце встаёт из океана. Да и увязалась за ними. Кошки - что с них взять, как были всегда е...ливые, так и остались. Особенно рыжие кошки. В 1932 работала стриптизёркой в баре, в том же Нагасаки, где месье Корбю был проездом по туристическим делам. В 1948 лейтенант Кроу тщетно разыскивал её - бесполезно. Видать, погибла при ядерной бомбёжке. Даже нежить не выдерживает современного оружия...
Тоскливо... Пора возвращаться. Не все люди - мусор.
И потом - там Файнциммер. Если не подох от старости. Коли жив, так снова - увлекательнейшая из игр, ставка в коей - жизнь...
Профессор Файнциммер - псих. Испытывает какое-то извращённое влечение к нежити. И всюду таскает в кармане посеребрённый осиновый кинжал, коим его знаменитый прадед прищучил мерзавца Дракулу. Потешно было бы укусить его. Но нельзя: из Файнциммера выйдет весьма преуспевающий упырь, и чёрт его знает, чем всё это закончится. Прецедент уже был.
Бродя под бледным от зноя небом Валахии, Данилко Вранович всё более убеждался - слухи о свирепости молодого князя Влада ничуть не преувеличены. То скелеты в чалмах, торчащие на пиках. То етый червяками труп, висящий за яйца, с табличкой "вор". То забор из черепов на кольях. То ещё какая-нибудь гадость. Нет, не зря прозвали Влада турки Драк-огло (драконов сын). Но олени в его лесах великолепные...
Кто смеет драть княжеских оленей?! Порешить мерзавца! Летит Влад по ночному лесу на чёрном коне, башкою о ветки царапаясь да чертыхаясь.
А его и догонять не надо. Стоит над тушей добрый молодец, лицом бледен, волосом светел, костляв - соплёй перешибёшь. Стоит, не шелохнётся, обдристался небось с перепугу. Занёс князь булаву, примерился - вот прям по лбу, и брызнет мозгами черепушка. Прям промеж глаз, зелёных-зелёных... как болотная трава... ближе, ближе, и ступил Влад в болото, на зелёную мураву, а под ней-то - топь бездонная, и полетел вперёд ногами в чёрную воду зрачков...
Данила подошёл не спеша (чего бояться, этот до утра не шелохнётся), собираясь шею свернуть, да осёкся. Красив уж больно. В лунном свете, спящий - вовсе он не свирепый никакой, улыбается. И стащил он князя с коня, и рука сама расстегнула ворот, приникли губы к шее, нежно так, нежно...
Полетела прочь, стеная, чёрная душа Влада, князя Валашского...
Встречались они каждую ночь, здесь же, в лесу. Днём Данила дрых в пещере, а князь в замке, за глухими ставнями, творил свои тёмные дела.
Дошло до Данилы, что Влад пьёт кровь живых пленников. И ужаснулся он делу рук своих...
В следующем году, добравшись до Лиссабона, упырь нанялся судовым врачом.
Мистер Дэниел Кроу принял решение. Пора возвращаться.
Помахав на прощание лесистым горам (кто знает, приведётся ли ещё свидеться), затопал упырь по дороге к Абакану. Плечи приятно оттягивал мешочек золотого песку, на дне рюкзака, под удочками.
И снова поезд...
В Иркутске упырь задержался на пару месяцев. Работал костоправом, да потихоньку песочек на баксы разменивал.
Вот и славный город Владик... Дэниел Кроу, англичанин, антиквар, 56 лет, превратился в американца, менеджера, 25 лет (благо, вид у него за время отдыха улучшился, а баксы доделали остальное).
В Хакодате он прибыл пароходом.
Долго ли, коротко ли, а добрался он до великого города Токио...
Днём отсыпался в коттедже (и где откопал-то, ну да за деньги даже в Токио коттедж снять можно), а ночью болтался по улицам, разглядывая огни реклам, забредая в бары и клубы. Питался он, как обычно в городах, на мясокомбинате. Если же возжелал поохотиться, отправлялся за город, на свалку. Костлявы токийские кошки, да зато быстроноги, и можно мчаться в безумной погоне, под лунным светом, распугивая бомжей...
В один из вечеров, когда с сакур облетали последние лепестки, забрёл он в район Синагава, и ноги как-то сами приволокли его к местному клубу...
Из разверстых дверей клуба с непритязательным названием "Pegasu-no Garazi", под коим висело разъяснение для иностранной публики (буде таковая объявится) "Garage of Pegasus", струились печальные звуки рояля. Сунув вахтёру десятку, мистер Кроу пробрался в полумрак зала, потихоньку просачиваясь меж рядами посетителей (по большей части посетительниц, из коих большинству бы уже полагалось дома седьмой сон видеть), и так до первого ряда.
На сцене хрупкая девушка в кимоно терзала поцарапанный рояль, извлекая звуки невыносимой печали. Тонкоголосый вокалист с дикарским хохлом на башке малоразборчиво пел нечто такое унылое, что на глазах у мистера Кроу навернулись слёзы. Три угрюмых гитариста перебирали струны, разливая по залу волны вселенской тоски. Мистер Кроу заслушался. Что-то знакомое... антураж что ли... э-э, да ребятишкам не дают покоя лавры несравненной X-JAPAN... эка замахнулись. Ну-ну...
А музыка лилась, забираясь в душу, и тревожила, и заставляла вспоминать что-то такое, давно забытое... Девицы в зале, мерно раскачиваясь, палили зажигалки, и мистер Кроу, сам того не заметив, начал покачиваться вместе с остальными...
Печальная баллада прервалась. Пианистка, вскочив из-за рояля, сдёрнула на ходу кимоно (под коим обнаружился голый мужской торс и длиннющие ноги в кожаных штанах; "Ого!" - подумал мистер Кроу) и врезала по барабанам. И началось рубилово...
Солист визжал что-то совсем уж маловразумительное; гитаристы, тряся нечёсаными хаерами, зверски насиловали инструменты; басист, не выпуская гитару из рук, катался по сцене колобком, не рассчитал и полетел в зал, на головы зрителей, откуда был с воплями выброшен обратно; ударник-пианистка бил в тарелки собственной башкой, и разлетались в стороны длинные чёрные волосы, и палочки метались в руках, лупя по стонущим барабанам...
Концерт затянулся до глубокой ночи.
Айдзи, композитор-ударник-клавишник из "Le Corbeau", в просторечии "рэкоробю", яростно тёр физиономию, смывая грим холодной водой. Чтоб их... опять трубы полопались. Можно и до дома потерпеть, но не топать же в таком виде... Кто там шумит, симатта (*2)... Опять эти дурёхи сопливые к Томори припёрлись, автограф клянчить. У каждой уж по десятку, куда им, сортиры оклеивать что ли? Но лучше такие зрители, чем вообще никаких. Бедность проклятая...
Мечтая о славе великого Йошики, Айдзи думал о тысячных толпах...
Размечтался... Хоть в "Пегасе" выступаем. На стадион бы, пусть даже на закуску перед сильными...
Кто там дверью хлопает, сквозняк ведь. А, Томори попёрся автографы раздавать. Сладкогласый Томори... уж он-то этих сучек не упустит... падла.... чикусёмо (*3)... ну и чёрт с тобой...
Вот уж неделю, как, застукав любимого с поварихой из сусичной, Айдзи дулся и принципиально с ним не разговаривал...
Отполоскав рожу и вытеревшись (ночной воздух мокрой коже вельми не пользителен), Айдзи запахнулся в ветхий кожаный плащ и выкатился на улицу. Растолкав девиц, насквозь провонявших biiru, выбрался на тротуар.
У обочины, опершись рукою о капот новехонького "Даймлера", стоит молодой человек. Скромненько так стоит, глазки потупив, белую розу в руках вертя. Волосы, ухоженные, до лопаток, серебрятся в лунном свете. Поднял он голову...
Блондин с зелёными глазами! надо же...
В общем, Айдзи так и не понял, как очутился на квартире мистера Кроу...
Любопытная луна заглядывала в форточку и слушала, слушала, как трещит, грозя развалиться, антикварная кровать эбенового дерева...
... Дэнни, Дэнни... а....... Дэниэру.............
К обеду Айдзи, замазав тональным кремом синие круги под глазами, убыл на репетицию. Дэнни, валяясь посреди растерзанного одеяла, пристально изучал пострадавшие ногти (нда, придётся видимо всё-таки заглянуть к маникюрщице) и насвистывал нечто бодренькое. Мальчишка просто чудо... очень много амбиций, опыта вот только того... маловато...
Наскоро подкрепившись гематогеном, мистер Кроу отправился в гостиную. Стряхнул пыль с довоенного беккера, уселся поудобнее, и побежали пальцы по клавишам...
И забылся. Пропала гостиная, и шум улицы, и солнце за шторами. Только запах тайги, луна, горы, холодный туман... и погоня... жаркая кровь.
- Дэнни! Это ж хит! - вопль Айдзи с порога вернул его к действительности...
В свободное (от репетиций...?) время Айдзи записывал всё, что приходило Дэнни в голову, чтобы назавтра сыграть в студии. Вечерами же, если не надо было выступать (а таких вечеров было большинство) они прогуливались по городу, разглядывая рекламы и вдыхая полной грудью свежие выхлопы...
И счастлив был Айдзи, как бывает только во сне...
Господин Савамура занимался раскруткой молодых дарований (по большей части, правда, безголосых дочек якудзы, но попадались и серьёзные случаи).
Около шести вечера, когда за окном расцвели огоньки фонарей, а правая нога начала потихонечку поднывать (быть дождю), в кабинет вплыла секретарша Ханако (тоже юное дарование, только несколько в ином смысле...). Моошиваке аримасэн (*4), дескать, сообщаю господину директору, что явился некий американец. Ну так запускай...
Не любил он американцев. Зачем бомбить в последний день войны? И ведь не на фронте был - ловил в заливе рыбу сестричкам, а тут - осколком. Ладно. Нога ногой, а работать надо...
Приятный, любезный, а есть в нём всё-таки что-то от змеи. Типичный американец...
Странный тип. Почему, дескать, не видите под носом молодых талантов, господин директор? Помилуйте, как не видим? А вот Le Corbeau, например, с кваса на воду перебиваются. Да помилуйте, у нас таких команд как чау-чау нерезаных. А вы послушайте. Нет, послушайте-послушайте. И гору кассет вывалил. Послушаем на досуге...
Спустилась ночь, а гн Савамура всё сидел в кабинете, дослушивая очередную композицию, и слеза точилась из припухшего стариковского глаза. Шея ныла - здорово натрясся головой, непроизвольно, просто так вышло. Ну, жёсткий рок все играют. А вот баллады ихние... Положительно, в ребятах что-то есть.
Директор достал последнюю кассету. Из коробки вылетела бумажка, крутнулась в воздухе и спланировала на ковёр. Однако, чек. Ну-ка, ну-ка, посмотрим...
Глаза директора стали круглыми. Гн Савамура принял решение...
- Нас приглашают в "Begemoto-no Ketsu Records"! Ятта! - возгласил Айдзи, вихрем влетевший в прихожую, и прыгнул на обернувшегося Дэнни. Только-только успевший его подхватить, тот чуть не рухнул (несмотря на худобу, мальчонка был всё-таки трёхпудовый). "Бандзай!" - вопил Айдзи, чмокая Дэнни в макушку.
Мистер Кроу смущённо улыбался...
Рейтинг растёт...
Гуляя как-то вечером по Нихонбаси, мистер Кроу выслушивал творческие планы ударника. Днём они теперь вообще не виделись (гн Савамура взялся за команду соответственно, и репетиции были неслабые), а ночью как-то не до разговоров. И вдруг... такое давно забытое щекочущее ощущение... что? Опасность. Там, в переулке. Ага...
Как кстати это казино...
Срубив влёгкую полштуки баксов (а покерщик он был знатный), Дэнни выволок окосевшего Айдзи - тот в картах ровным счётом ничего не понимал, а посему уделил особое внимание барной стойке - на улицу. Так, всё тихо. Эй, таксист! В Гиндзу...
Да, это он. Игра продолжается...
Профессор ботаники Файнциммер, приехавший на Ежегодный Токийский Семинар Биотехнологов, был ни много ни мало удивлён. Старый знакомый... в новом обличье, но всё равно узнаваемый... давненько не встречались... я-то думал, тебя волки в Сибири сожрали... у нас, Файнциммеров, нюх на таких как ты, обершарфюрер Рабэ, антиквар Кроу, или кто ты ещё там...
...всё молодеешь... вон, мальчишку подцепил (эта тупая шлюшка даже и не догадывается, с кем связалась)... Почему, ну почему? ты молодеешь, а для меня скоро не останется дней на этой земле... несправедливо...
Нащупав за пазухой дедовский славный кинжал, профессор несколько успокоился.
- А что собственно это такое было? - озаботился Айдзи, когда они вернулись домой. И Дэнни раскололся.
...- только не проси. Я прожил достаточно, чтобы понять - бессмертие не дар, а проклятье...
Милый, надо сказать, особенно и не удивился. Ну упырь, с кем не бывает? И не такое случается. А вот сегодняшняя заготовка пахнет большим хитом...
...Не так надо, а вот эдак! Да с кем ты споришь! Сам болван! Ага, школу с тройками кончил! А ты-то и вообще без диплома! Да у меня университетский! Ага,за колбасу купленный! Болван, да я с самим Моцартом играл! А я ещё с Йошики сыграю! И четыре руки ложатся на клавиши, и струится печальная мелодия...
Кстати, роза, купленная в день их знакомства, всё ещё стоит в вазочке на крышке рояля и вянуть, похоже, не собирается...
Эту балладу будут петь все. Слова Айдзи выдумал незатейливые "kiss me itoshii..."(*5) и так далее, но вот музыка вышла замечательная. Там подлатать, здесь подтянуть, и писАться, скорее.
Свершилось! Через месяц - фестиваль молодых команд на стадионе завода "Хонда". Не Токёо Домэ, конечно, но всё-таки - арена. "Рэкоробю" идут третьими...
Айдзи ещё спал, когда солнце вознамерилось заглянуть в комнату. Задёрнув шторы поплотнее, Дэнни брякнулся обратно в постель. Спать уже не хотелось. Что ж, неплохо и с утреца. Грудь спящего мерно вздымалась, и Дэнни не преминул провести по ней - легонько-легонько, кончиками пальцев.
- аа... Томори... итосий... - пробормотал спящий Айдзи, зевнул и снова засопел.
Томори. Однако...
Когда Айдзи, отмывшись в душе и наспех покидав в рот пачку "Гэрэкусу-коронофурэйкусу", усвистел в студию, Дэнни долго валялся. Встал, хлебнул стакан свиной крови из холодильника и уселся за рояль. Не играется чего-то. Устал. Поспать бы...
Запарка была знатная. Записали два варианта "Kiss me...", растерзав при этом казённый барабан. Айдзи летел домой, как на крыльях, предвкушая, насколько обрадуется Дэнни.
- Дэнни!
Тихо. В гостиной, в вазочке на крышке рояля, белая роза уронила головку, и лепестки осыпались, подобно сморщенным клочкам жёлтой бумаги.
- Дэнни!
Тишина. Спит наверно. Уже вечер, а он дрыхнет.
Одеяло сброшено. В матрасе торчит потемневший кинжал. И кучка серой пыли...
Когда окружающее снова сделалось доступным для осмысления, Айдзи набрал номер, о котором не вспоминал уже пару лет.
- Хисасибури дэс, онисама (*6). Потом, потом. Принимай заказ: Файнциммер, профессор-биолог, англичанин...
Мы забыли сказать, что старший брат его был киллер.
Айдзи сидел на кровати, и пыль утекала между пальцев. И больше ничего. Профессор зарезал его спящим... Подойдя к окну, Айдзи высыпал серый прах, ветер подхватил его и унёс.
Зацынькал мобильник. Кто там ещё?!
- Это я... я всё не решался сказать... прости меня...
- Жди, Томори. Скоро буду.
Сон, наконец, кончился...
Токёо Симбун, "Срочно в номер"
НЕЛЕПАЯ СМЕРТЬ БРИТАНСКОГО ПРОФЕССОРА
Сегодня утром из Сумидагавы извлечено тело Йогана Файнциммера, известного профессора-генетика, с характерным повреждением шейных позвонков. По всей вероятности, профессор упал в реку с моста. (фото с места происшествия, и т.д., т.п....).
- Аригато (*7), онисама.
- Ииэ (*8). Это не моя работа.
...однако...
Панки в грязных обносках были забросаны пивными банками. Народ жаждал чего-то особенного...
Битьём в тарелки головой уже никого не подивишь. Стройные ноги Айдзи в дольчиках несколько оживили обстановку, но подлинный интерес в глазах слушателей появился только когда Томори запел балладу...
Следующая - уже подпевают...
Рояль рыдал под руками Айдзи...
"kiss me... itoshii..."
Пять тысяч глоток подхватили, и пять тысяч зажигалок взметнулись в протянутых руках...
Нескоро удалось отбиться от собирателей автографов, но в этот раз Айдзи они не раздражали...
Поздно ночью, в своей квартире, Томори лежал, растянувшись на простыне, и губы любимого ласкали его - руки, плечи, грудь, ниже, ниже, выше... Когда губы коснулись шеи, в карих глазах Айдзи вдруг засветился зелёный огонёк...
Капитан "Чайки", Михаил Васильевич Квакин, несмотря на громкую фамилию, был исключительно законопослушным человеком и тихо вёл свой мелкий бизнес. Вероятно, поэтому им не интересовались ни погранцы, ни рыбная мафия - для одних он был неприметен, для вторых слишком мелок. И лоханка его никому была не нужна. И гонорары у него были мелкие - посему штат всегда некомплектный, ядро коллектива сплочённое, пять рыбаков, но всё время кого-то не хватает. Вовремя подвернулся в Вакканае этот казахский немец, бестия белокурая. Здоровый, как викинг, и картёжник знатный - команда его обожает, хоть работает он от силы месяц. Кок, и доктор, и рыбак, и у руля стоять может. На плече едва зажившая рана, будто раскалённым ножом - с якудзой сцепился, что ли - парень отчаянный. Да ещё Манечка эта его - совершенно невозможная кошка, до чего же башковитое животное...
Казахский викинг Данила Рабенман разделывал к обеду крабов. У ног его отиралась кошечка невообразимо рыжего цвета, дожёвывала рыбью спинку. Данила слушал музыку - один наушник засунул себе, второй умудрился пристроить кошке в ухо.
"...kiss me...itoshii..."
Раскрылась шкатулка ночи, и рассыпались по небу сияющие самоцветы. Данила в одиночестве стоял у руля - команда мирно дрыхла после трудов праведных, и спал капитан Миша, и дверь каюты его прогибалась от храпа. Худая девушка в очках, рыжая как солнышко, тихонько подошла сзади и положила руки ему на плечи. Данила любил ночные дежурства...
"Чайка" шла к Петропавловску.
Четырежды распускалась сакура...
Завершение тура-20... - в Токёо Домэ. Зал набился под завязку - а как же ещё, "Рэкоробю" выступают!
Айдзи в кожаных шортиках мучил рояль, и зажигалки в зале колыхались в такт. Прилично причёсанный с чуть округлившейся рожей Томори завывал, выжимая слезу из слушателей. В третьем ряду здоровенный белобрысый викинг и худосочное рыжее существо в очках (вероятно, девушка) тихонько подпевали.
"...kiss me...itoshii...
...vampire..."
Рояль умолк, и вступили гитары. Клавишник неторопливо перебрался за ударные, по пути поймав Томори за плечо. Притянул к себе, поцеловал. В губы. Народ взвыл, и выть продолжал минут пожалуй с пять. Отпустив вокалиста, Айдзи устроился поудобнее за установкой, повертел палочками, примеряясь, и глянул в зал.
На миг глаза его встретились с глазами викинга из третьего ряда. Тот подмигнул, добродушно так, и повернулся к рыжей костлявой девице.
Айдзи врезал по барабанам...
(*1) nekojo - женщина-кошка (яп.)
(*2) shimatta - приблиз. "чёрт побери!" (яп.)
(*3) chikushoumou - сукин сын (яп.)
(*4) moushiwake arimasen - очень вежливое "извините" (яп.)
(*5) itoshii - любимый(ая) (яп.)
(*6) hisashiburi desu - вежливое "здравствуйте"; onisama - старший брат (яп.)
(*7) arigato - спасибо (яп.)
(*8) iie - нет; здесь: не за что (яп.)
Вернуться
